КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
ЗАИТИЛЫЦИНА ДЗЫНДЗЫРЭЛЫ
Это Петр, грамотей один слободской, повез что-то в город -- продавать,покупать ли, не разберешь на таком расстоянии: далеко отошел я на промысел,да и лампа моя штормовая не слишком фурычит в чужих потьмах, и лета мои недля птичьего зрения. Петру -- что, он в полном порядке, а вот Павел, племяшего, озабочен, письмо ему треугольное шлет. Прибывает турман их мохноногийна постоялый двор, видит -- Петр с отдельными сторожами охотничьими винищеупотребляет немилосердно, в козны режется, песни затеял шуметь. Турман Петрав темя клюет -- приговаривает: ты, Петр, пить пей да дело разумей. Петрписьмо берет, распечатывает, а в нем написано что-то. Дядя Петь, дорогой тымой, там написано, дрозжи я уже не надеюсь, что привезешь, но надеюсь покачто, что в торговом отрыве от наших мест ты не жил на продувное фу-фу и проазбуку мечтал дерзновенно. Плачется слезно Петр в кубарэ товарищам: помогитесоветом, уж гибну я. Послан Павелом в Городнище не то покупать, а может бытьи продавать, знаю только -- по смерть меня командировать выгодно, и что нетусейчас ни товару, ни денег, а тем более необходимых ему дрозжей. Теребит стого берега: мол, как хочешь, а от пустопорожнего возвращения воздержись.Ну, дрозжей браговарных, возможно, у кого-нибудь и удастся заимообразноизъять, а вот жэ-букву где раздобыть, заколодило нам на ней, просветителям.Гэ-букву, Петр делится, выдумали без хлопот, она у нас наподобие виселицы,читай, потому что на виселице эту букву и выговоришь одну: гэ да гэ. Дэ --как дом, бэ -- как вэ почти, вэ же почти как бэ, а вот жэ -- та загадочна. Вэту пору, траченый седыми невзгодами и хлесткими обложными ливнями, в кубарэзадвигаюсь я, собственной своею персоной, пророк, час один светлыйспроворивший в июле-месяце у христиан, -- захожу, чтоб отпраздноватьзавершение напрочь и вдрызг неудачного промысла моего. Встретился в слепойместности некоторый слепец, и он вызвался проводить на роздых к воде. Ипоплелся за ним, ему доверяя во всем, но темнота нас объяла и он не заметилпоэтому ямы ловчей и ухнулся. Сверзился вслед за вожатым и я, так как мойподпоясок связан был с подпояском его крепкой вервой, чтобы не растерятьсянам. Вот и не растерялись, стенали с башками побитыми и с вывихами, вот и нерастерялись, дурили мы, путь наш продолжая с трудом. Но не в добрый часвеселились, товарищи по беде. Ведь когда развиднелось, тогда обнаруживаю,что завод мой точильный при падении пострадал пуще нас. Лопнуло генеральноеколесо по всем линиям, и найти понимающего колесника или бондаря, чтоб далнастоящий ремонт, в той округе не представлялось возможностью. Отчего,настрадавшись точить на ущербной конструкции, изнеможен, возвращался назимние я фатеры до срока. Брел с пустыми карманами, и в них ничегошеньки непобрякивало. И пока я так брел, кумекая, чем намерен платить в ресторации,колесо это главное портилось все ужаснее; стоял сеногной. Вне себя захожу вовнутрь и приветствую присутствующих забулдыг. Обод мой при этом тогдаокончательно репнулся и распался на обе части; я посмотрел: они лежали у ногмоих. Проклиная незавидную свою участь, яростно я аппарат раскурочил, дабывынуть из обращения крестовину со втулкой, которые смотрели без ободасиротливо чудно. Вынул, бросил, и плюнул. И легла крестовина в аккуратпромеж них, двух обломков, а те лежали в подражание как бы тонким двуммесяцам, один к другому спинами, а лицами -- туда и сюда: один -- молод,другой -- Крылобыл, на ущербе. Тогда Крылобыл, егерь мудрый, о ком ужекуплеты слагали в те дни, когда нас. Пожилых Вы мой, и близко тут неприсутствовало, он, который значился здесь с самого начала начал, носилвсегда наряды на рыбьем меху и варивал с покону веков сиволдай и гнилье, онвосстал, месяцеликий, и обратился к Петру. Полно горе тебе горевать, Лукич:брошенное оземь нищим одним -- не сокровище ль для иного. Присмотрисьповнимательней, разве не искомое тобою легло во прахе тошниловки сей,кинутое Илпей в небрежении. Петр егеря урекает, стыдя: игры ты над моимскудоумием изволишь играть, черта ли нам с Павелом в механизма точильногобросовом колесе, да и неизвестно еще, разрешит ли хозяин его забрать, можетоно ему самому надобно. Крылобыл ученого учит в кубарэ на горе: я чужоеимущество не хочу тебя учить подбирать, это ты сам умеешь, я тебя иному учу.Загадками ты говоришь, Петр Крылобылу сказал, загадками .учишь, сказалКрылобылу Петр, ох, загадками. Выпили они затем. И прочие, за исключениемВашенского корреспондента, тоже приняли; последний же лишь облизнулся. Вот,сказал Крылобыл, рукавом занюхивая, что это за звук раздается у нас надВолчьей, когда кто-либо из наших точильщиков заработает на точильном станке,не же-же-же ли? Ну. Оттого я и спрашиваю, продолжал Крылобыл Петру: колесоот станка точильного, лежащее во прахе тошниловки сей и вывернутоешиворот-наоборот, не есть ли вид буквы искомой. Публика посмотрела и ахнула-- ха, вылитое оно. Верно, верно ты учишь, будет нам с Павелом жэ, Петррадовался, жаль только денег у меня, радовался, нет, а не то выставил бы ятебе по потребностям. А ты голову шибко себе не ломай, Крылобыл успокаивает,не отчаивайся, взял да и подзанял у кого-нибудь. Да у кого же я подзайму,Петр отчаивается, если тут у нас все сами взаймы разживаются. А ты у Манулапробовал разве просить. Манул его поманил. А Манул, разрешите рекомендовать,он до известного времени деньгами не пользовался, хотя и гулял, потому чтоугощался задаром, на шермака, раскалывая на этот предмет одну ничего себетелесами мадам, которая здесь, в заведеньи служила и егерю потакала во всемот и до, почему пенсион его имел возможность откладывать про черные дни. Икогда они наступили, когда отчалила сударка манулова, вся соловая, наинспекторском катерке и оставила своему брошенке писульку: прошу не искать;то Манул направляется потолковать с инспектором в Иные Места, и года лишьтри, как обратно. Ничего с ним не сделалось -- опять загулял, но теперь ужпо-черному и, подобно всем нам, приобретая за те же самые тити-мити,которые, однако, у него покуда имеются-есть, между тем, как у нас в портмонекожемяковых капитальный конфуз. Петр подсаживается тогда к Манул-егерю иглядит на него из самой души. Тот с течением времени спрашивает Петра: чегоэто ты на меня загляделся, или не видал никогда до сих пор, и что ли глядетьтебе кроме некуда, и тому подобное. Да я, видишь, Петр оправдывается,средств хочу у тебя попробовать подзанять. Ну так и пробуй, Манулнаставляет, а так чего зря глядеть-то. Петр Манулу на это выдает с прямотой:егерь-егерь, будь другом, займи мне в долг. Другом, приятель, тебе я побытьникак не могу, я ведь егерь, а ты -- просто так верховет, но денег, необижайся, дам -- не выжига. И дает ему денег больших. Широко разгуляласьпублика на Мануловы сбережения, Сидор Фомич, и мне тоже кивнули:подсаживайся. Потому что ведь чье колесо-то репнулось, если вдуматься. Нетухуда без нехуда, вот и Дзынзырэла с удачей вдруг. И река на запрос отвечает: камень я тебе хоть под голову, хоть на шею-- бери, не жаль, но в последнем случае -- не взыщи, ты ракушек уже непокупаешь на здоровье, увы, а они тебя -- с удовольствием. Отзываюсь:повремени, я отчаиваться чуть-чуть погожу, мне ракушек давай нынче всумерки. Ты пантофельн свой новомодный стяни, говорит, галифе засучи допредельной возможности и войди по колено в меня и броди постепенно,пощупывая подошвой грунт; гарантирую, отыщешь необходимое живою рукой.Поступаю по совету реки и вступаю в нее, текучую, и набиваю в конечном итогесуму переметную я внабой. Развожу в вертепе каком-нибудь костерок -- жарю,парю, пеку, одновременно рубище сушу свое немудрящее, которым, славаГосподу, владею еще. Великовато становится оно с году на год, сохну я,усыхаю в последние сроки да выживаю заодно из ума. Мне бобылка одна --каюсь, каюсь, сошелся с нею, не пробуждая заветных чувств, лишь бы иметьпристанище, лавку теплую или топчан: кости бросить: в мастерской-то сквозитизо всех пазов, ложе волгло, мордасти из углов налезают -- бобылка та, моитуалеты великие перепарывая, объясняла, что плотью своею сохну, посколькуОрину не в силах запамятовать. Вы присохли к ней, подруга сказала, присохли,мне горько выходит с того. И во сне иногда облапливаете, тычетесь кутенкомво все у меня места, а зовете ее -- я в ревности. Лярву вашу навидите всемпропитым нутром квелым, а мозги с сопельками пополам из вас вытекают и поробе стелются, и ветры их сушат. В самом деле, Сидор Фомич, Вы ощутите приличном свидании, ощутите матерью мантильи моей -- ишь, короста. Жалко вас,женщина скорбела о мне, участь бродячья ваша, ком вы травы сухой и гонимый,уж побыстрей бы Он вас к себе прибирал, чтобы не мытарствовать вам далее помиру, чепухи не молоть, не тиранить железы попусту, искры в ночах не сыпать,зорь бы не застить полезным гражданам, по изменнице бы уже не скучать. А товывялит вам мякину вашу вконец, будто рыбе той воблой, и станете вовсеглупой, словно малый на мельничке, мешком стебанутый из-за угла. Такскорбела, перепарывая шмотье, и далеко иеремиада ее разносилась. Я жеполагал про себя, находясь в катухе дремном: ты надежды на скорый отход мойпокинь, еще помаячу там-сям, еще помозолю гляделки некоторым чуток, постоюнад душой у некоторых, послезит еще к небу бельмо мое. Туторки-матуторки,вы, верно, помыслите, что это еще за катух там наметился. Что мне ответить?Катух как катух, только дремный. Есть сусеки в наличии, манатки разные,специи, снедь, мышеловок с полдюжины производства пружиннойСанкт-Петербургской артели. Даже не верится: ужель и до главной столицынужда докатилась в капканчиках. Есть и метлы, и веники банные, запасецсвечей -- все порядком, все чин-чинарем. Но помимо того подмечаешьособенность, есть матрац с начинкой из всячины. Наломаешься за день,накрутишься по дворам, по цехам ли, наведаешься на часок в кубарэ, сунешьсяпосле к злыдне под крылышко, а она -- нащепите, ворчит, щепы, наколитедровец, а то ходом вы у меня, лежебок, с постоя вылетите. И приходится,скок-поскок у поленницы, тяп да ляп колуном. И единый свет у тебя в окошке-- весна, апрель, поминай тогда, бабка, как звали дедку -- зальется за Итильдо первых утренников. А пока что -- куда же ты, юноша, денешься, и вьюгатебя, залетку, поедом ест. Нарубил, нащепил -- и уж тут-то до самого ужинапроисходит у Илюши перекур с дремотой в катухе на заветной рухляди.Гутентак, а если не дремлется? Извертишься весь и, чтоб зря не лежать,затыкаешь прорухи образования. Изданиями обладаю не многими, но прелестными,давними. Есть меж ними одна и про мышь. Небольшая, не спорю, но ведь ибарыня не велика. Жили-были, доказывает, старик со старухою. Ладно,уговорил. И была у них, якобы, птица Фенист. Тоже не спорю, свободная вещь,уж на что небогатый окрест народ, но и то у отдельных собственников нет-нетда поселится на антресолях ряба-другая. Да недолог, как правило, недолог, кнесчастью, малых сих век. Где-то, вероятно, и долог, да не у нас поЗаволчью. Кстати, послушайте, не знаю, как Вы, исследователи, -- мы,точильщики и егеря, полагаем Заволчьем такие места, которые за Волчьейлежат, с которого бы берега ни соблюдать. Поясню на примере. Снаряжает Ильюбобылка по поздние какие-нибудь сморчки -- на соленое ее, видите ли,потянуло. Выклянчил я у артели артельский челн и поплюхал в Паршивый бор. Выже в городе остаетесь, хоть я Вас, вне сомнения, и приглашал: мол, составьтекомпанию. Впрочем, не ясно, лукошко имеете ли. Но если и нет -- не проблема,попросите у людей на понос, фигурант Вы солидный, отказ удивителен. Тень,однако, на прясла чтобы не наводить и предприятия не усложнять, я бы --когда просить станете -- я в месте неявном бы переждал. Я за то беспокоюсь,что, если они осознают, что Вы со мной по грибы отплываете, то в глазахгороднищенских как бы вам не упасть, паче чаяния, в грязь лицом. Переждал,переждал бы, щавелю на выгоне пощипал, хрену дикого надергал бы про запас.Не корите за любопытство, но Вы-то, простите за прямоту, Вы, сами по себе,корешок этот кушаете? Не стесняйтесь, лишь дайте знать, Ваше слово -- закон,Вы еще моргнуть не успели -- а я уже и на Вашу долю надрал. Ну и что ж, асапоги, сапоги-то припасены у Вас? У меня-то вот нет, но на меня неравняйтесь, я -- пример не из лучших, я от Пасхи до Покрова щеголяю босиком-- обвык, подошву имею абразивную, вечную: бумага наждачная пята моя, но ито росы ранние пробирают ее. Однако не сетую, кое-кто познаменитее наспретерпел, рекомендуя и нам. Зато на Покров, когда грязи наши сплотит мороз,-- сразу валенок я обул и мне анчутка не брат. И как воды сковало --прикручивай вервием снегурок и шуруй. Так что что-что, а сапог нам,выражаясь окольно, не жмет. Тут Вы, может, насторожитесь в мой адрес: чтосапога у точильщика нет -- чуда особого тоже нет, но валенком с чьих щедротон разжился? Приоткроюсь, подтибрил я некогда обувь. Холод, голод повсюду, поземка, тиф -- все, что хочешь, а с валенками --дефектив. В отделении, правда, надо отдать ему должное, пара была -- да однана всех, чтобы попеременке в них пациенты могли променады соображать. Яобычно с коллегой одним соображал на двоих. Скажи подфартило: у него этойнет, а у меня противоположной, и мы снюхались, как те бобики. Два сапога --пара, нас с почтением все узнавали вокруг. На перевязку, пилюлями ли усестры отовариться, к тетке ли из дамского примениться в углу -- всюдувместе шустрим. Куда, поется, правое копыто, туда и левая клешня, причем,там скорее на первое тянет, а тут на второе смахивает. Незаменимы одинодному оказывались мы и в часы упомянутого променада. Действительно, многоли на дворе студеном индивидуально сообразишь -- печалище. Иной доходягаходячий побродит пяток минут, полюбуется на липы сиротские, вспомнит проотчий сад -- и с него уж достаточно. Возвернется, насупленный, валенкиснимет, швырнет: кто со мной шашки двигать, опрашивает, делая, как бы,улыбку ртом, а тоскливость его донимает. Взгляни, будь добр, в глаза моисуровые, взгляни, быть может, в последний раз -- такова его философия. Уменя же с коллегой -- обратная. Пару эту мы запорошенную руками, от радоститоропливыми, разберем, напялим каждый его, и поскакали на воздух.Распрекрасно снаружи -- родина. Вроде -- мать, но хитра поразительно,охмуряет. Поначалу все кажется -- земля как земля, только бедная, нету в нейничего. Но обживешься, присмотришься -- все в ней есть, кроме валенок.Ковыляем решительно к педиатрическим кущам -- пожалуйте: тут и горка вамледяная, и крепость снежная, как в Ботфортове у Петра Алексеича, и котыбольничные, жирные, откормленные на наших харчах, щеки, что называется, соспины видать. Есть и санки угольные -- тоже использовали. Накатаемся,исчумажемся, снегу за голенище себе наберем -- поехали с пацанвойвыздоравливающей в снежки. Ему и больно, и смешно, а врач грозит ему в окно,если видит. Дети нас сперва, особливо меня, сторонились. Еще бы нет, я исам, покуда не примелькался себе, в зеркала опасался пялиться -- шутка ль,рожа подобная, не говоря, что пижамина реет пуста. Постепенно, впрочем,ручными ребята сделались, привязались к нам даже, я бы сказал. Только ислышишь, бывало: дед Люша -- так звали они меня -- дед Люша, историю-тосочини, а на закорках-то -- провези, а культю-то свою не таи, показывай. Тоесть, всю плешь проели. С тем же и к Алфееву они липли банными листиками,Якову Ильичу. Он же поэт, стихотворец, стишата им составлял отменные, далекодо него нам с Вами, Сидор мой, Исидор. Я бы сочинения эти его привел, нобоюсь -- не похвалите, они с картинками, то есть, приличные не для всех.Например, поэма про пса бездомного. Стукнулась-де сучка дрючкой об забор,больно этой штучке, сделался запор. А далее мне даже зазорно, Фомич.Представляете, подошли к собачке трое кобелей, сделали что надо -- сталовеселей. Ну Вы подумайте! И тому подобные номера. Вот уж радостиспиногрызам-то нашим было. Позанимались, побалагурили с детворой -- ужепотетени. Пора нам, следовательно, в театр. В зарослях особился, под номеромраз, дом горбатый. Дом-не дом, а часовня из бывших с ампутированным крестом,и растенья белеющие, ивы что ли, склонились над ней, как анатомы. А табличкастаринного начертания вам сообщала: анатомический театр. Там у нас санитарзнакомый дежурства нес. Задвигаемся сразу к нему в подвал: сторожуешь?показывай, давай, артистов своих. Санитар погреба нараспах -- смотри, нежаль, за показы пока не взимаю. По историям заболеваний он их всех, какоблупленных, знал назубок -- кто отравился, кто раком сгорел, когопридавило, кто просто по глупости. Лет несолидных деваха, я помню, храниласьнедели две у него. Тощеватая, рыжая, ключицы да щиколки, а волос всюдукучерявый у ней. Родственников не могли для нее разыскать, хоронить бы пора-- осечка, некому. Симпатичная-симпатичная, и кончина ей -- не кручина,усмехается -- как ни при чем, и не тронулась телом ничуть, не в примермногочисленным. Смею надеяться, что серафимы хранили ее сильней. От ознобагорячего она отошла, доверилась неудачно парнишке какому-то, но позабыть егововремя не управилась -- и прощай. Оря ты, Оря, печалюсь, кому же это ты несбылась, приголубила бы лучше Илью на худой конец, тот, страшила, тебя,красотулю, от всех бы напастей отстранил, вот бы ладили. Ведь что такоенесчастье и что такое счастие, когда задаться на миг? Несчастие -- это еслинет счастия, а счастие, Оря, это если несчастия нет. Погоревали и будет.Плесни теперь нам, голубчик дежурный, казенного чистяку, да перепадетиндивидам малая толика от санитарии большой. Вечеряем, беседуем.Гостеприимцу -- вопрос: как выдерживаешь в таком тартаре служить, ведь негрустно, не гребостно ль? Грубость есть, раздается ответ, патология вещьжестокая, жалости к телу нашему не ведают посмертные лекаря, потрошат, недай бог окачуриться -- разделают под орех. И медички молоденькие туда же --уж наблатыкались, цапают за что ни попадя. Но вы сами извилиной пошевелите,куда я с данной вакансии соскочу, где еще дармового горючего вам всем,неприкаянным, нацежу. В свою очередь огорчается напропалую за нас -- а какэто вас угораздило, ежели не секрет. Я ему -- так и так, и таким путем. ААлфеев, Яков Ильич, -- в военные слухи ударился. Докладывает, что затеялась,якобы, кампания сильнеющая не слишком давно, и забрили его, как назло, наэти фронты воевать. В распозиции, вспоминает, девушка провожала бойца.Проводила, а там постреливают, там -- командир бравый, шагом марш,разоряется, не то -- пристрелю. Ничего не попишешь -- пришлось шагать, ну иоторвало, конечно, и выбросило к лешему, за фашины. Орал, признается, какрезаный. Поэт, былинник был речистый Яков Ильич, аты-баты, докладывал, шлисолдаты, аты-баты, рапортовал, на войну. Или более-менее гражданское,транспортное. Моя жена, говорит, в кондукторы пошла и с ревизором в тонкостивошла; что предпринять -- пока не понимаю, но за проезд уж не плачу втрамвае. Ручьями струились в трупарне беседы обычно у нас, но протекли иони, просыпались, будто песочек в часах. Все минуется, но достойное -- впервую голову. Здравствуй, выписка, -- ты грянула, разразилась. Так, в однораспрекрасное посещает столовку общебольничный эвакуатор, врач. Даже нестолько врач, сколько врачина целый, амбал. Мы обедаем: ужинаем. Доводитсядо нашего сведения, что Сидоров и Петров завтра утром со всеми пожиткамикандыбают на дезинфекцию, а затем с белютнями нетрудовитости хромаютнеукоснительно по домам. Дело швах наше с Яковом. Ибо это лишь краснобайстваради я здесь указываю -- Сидоров, указываю, Петров. На поверку жеоборачивается, что никакой не Петров, и еще меньше Сидоров в списке наудаление у живодера этого фигуровали. Там фигуровали Алфеев и Ваш покорныйИлья. Полундра, Яков Ильич, я шептал, обрекаемся выписке. А он проситдобавочной порции. Шеф же повар со злобой: чего, не налопался? Алфеевсмиренно: когда психическим состоял, мне фельдшер советовала: чутьнеприятность какая, прими в себя побольше чего-нибудь -- и все как рукой.Какая такая неприятность, повар толстая поэта бранит, жилы ты из менятянешь. А такая, Алфеев без трепета возражал, а такая, что кура, которая навторое была, старая, видать, вся попалась, вся в зубах она у меня завязла.Диву я дался в который раз. Откуда, откройте секрет, не тая, с какого такогошоссе энтузиасты у нас настолько неугомонные есть-пошли, ведь не вылупиласьеще та ряба из земного яйца, которую той лечебнице жевать суждено. Насчумизой откармливали доктора наук, а Алфей утверждает -- завязло-де. Анедолго, недолго, я повторяю, птахи малые эти живут, потому что осу им ни вкоем случае не стоит клевать. Но турман Петруху в темя так не клевал, какони осу. А та -- заразная, болезненная, и случается у пернатых мор. В книгедремной моей начертано: отведала ряба золотушных ос и снесла пожилым непростое, а золотое. Казалось бы, лучшего и желать невозможно -- бери и жарь.Но все не слава аллаху за Итилем. Била-била старуха яйцо -- не очень-то. Непреуспел и мужик ее, дряхлый стручок. Той порою бежала мимо по своимнехитрым надобностям относительно небольшая серая мышь, и она видит стряпчиетрудности. Разбежалась, махнула хвостом и смахнула яичко на пол. То упало и-- бац -- и кокнулось. Я смекаю, смекаю, опять в недоумении Вы: для чего тымне, потерпевший Илья, байку эту из уст в уста передал, что тебяпобудило-понудило? Извинительно и мне, если так, недоумением Вас своимогорошить. А к чему, желал бы я знать, для чего они притчу вышеизложеннуюсоставили-то вообще, в чем, я спрашиваю, бывальщины соль? В том, что мышьчеловека сильней? Ой ли, подобного даже в Заволчье нет, а уж не там линемощные старики живут-зажились. Или что? Что мышей, может быть, нам всемследует охранять, что они пригодятся разбить по хозяйству чего-нибудь? Обэтом придерживаемся мнения сугубо собственного. Как изводили искони -- тактрадицию и блюдем. Разве царевны-лягушки они? Корыто, что ли, разбитоеголосом человечьим сулят? Не велите казнить, Фомич, но не понимаю я намековподобных. То ли дело -- капуста, коза да волк, вот это, я понимаю,загадочка. Но не теперь -- ныне выписка мучает. И выдает злообразная повардобавки Якову Ильичу. Мы кушаем полопам и задумались. На дворе вьюга чистая,колтуны палисаднику вертит, а у ребяток с валенками просак. В довершениевсей ситуевины и специальности не держим какой бы то ни было мы в руках.Куда, фигурально соображая, на учебы податься? Выйдешь, выпишешься --изметелит тебя метелица, словно метельщик поганой метлой. Е-кэ-лэ-мэ-нэ, мызадумались. И Яков промолвил: любыми путями валенки нами любимые должны мыиз отделенья убрать, прилепились мы к ним тем более, что с калошами. Что тыимеешь в виду? -- я спросил. Я бокогрей имею вдали, когда цыган-хитрованеццыгейку в комиссионку понес, когда грязь-слякоть, а мы -- на лыжах. Сполуслова я понял товарища и предлагаю до выписки, без всяческих контрибуцийноги отсюда умыть. А документы? Чего тебе в тех документах, бумажками сыт небудешь, в частности, если липовые. У меня хоть и настоящие, говорит, но немои, за другого я Якова на позициях был, броню ему свою в трик-тракпрофиршпилил. Полистали для виду журнал Свиноводство и Молодежь инамыливаемся, как бы, гулять. Коридорный прищурился и додул: отваливаете?плакали, стало быть, валенки коммунальные? ладно, берите, страшнее необедняем, с единой парой кашу тут все одно не сварить. Мы откланялись и-- впартер: санитар-санитар, дай нам хламиды какие-нибудь, не в пижамах же домест назначения добираться. И вытряхивает Иван из каптерки одежд -- ворохворохом: налетай. Сколько ж душ добродушных по подвалам у нас сыроватымрассеяно! Благодарствуй, медбрат дядя Ванечка, тароватости твоей мыплемяннички. Объяснял: поновей туалеты приносят артистам родичи, а обноски сиспугу нередко не требуют. Выбрал я тогда себе галифе адмиральское голубое,парадное, выбрал в тот раз чиновничий шапокляк набекрень и кирпичнойрасцветки жидовский шевиотовый лапсердак-с. Полагаю, не промахнулся, материивсе три ноские, по сейчас единственный мой обмундер представляют собой. ЧтоАлфееву показалось -- не вспомню теперь, а душой кривить презираю. Уж немоднеющие ли в полоску брюки он взял, муар-антик, не клетчатый ли куртец,драп-жоржет. Обрядились, одернулись -- бывай, щедрявый, и попилили дуэтомподальше от этих бинтов, наведя заведомо справки о нужной станции -- даешьвокзал. Прыг-скок, прыг-скок, баба сеяла горох, мы давали, картузынахлобучивая по-залихватскому. Но и кутерьма буревая давала нам, понимаетели, прикурить.
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 67; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |