Глава VI. ГОСПОЖА ДЕ ПЛУГАСТЕЛЬ

Форейтор натянул вожжи, лакей отворил дверцу кареты, опустил подножку и подал руку своей госпоже, помогая ей сойти. Должно быть, эта дама когда-то была очень хороша. И теперь, когда ей было за сорок, она еще обладала той утонченной красотой, которой время одаряет некоторых женщин. Ее туалет и осанка говорили о высоком положении.

– Здесь я с вами прощусь, поскольку у вас гостья, – сказал Андре-Луи.

– Но ведь это ваша старая знакомая, Андре. Вы помните графиню де Плугастель?

Он вгляделся в приближавшуюся даму, навстречу которой побежала Алина. Теперь, услышав ее имя, он узнал ее. Конечно, если бы он сразу взглянул повнимательнее, то узнал бы без всякой подсказки. Он узнал бы ее когда угодно и где угодно, несмотря на то, что прошло шестнадцать лет с тех пор, как они виделись в последний раз. При виде ее в Андре-Луи пробудились дорогие воспоминания, которые не вытеснили последующие события.

Когда ему было десять лет и его должны были послать в школу в Рен, она приехала с визитом к его крестному, кузиной которого была. Случилось так, что как раз в это время Рабуйе привез Андре-Луи в поместье Гаврийяк, где тот был представлен госпоже де Плугастель. Эта великосветская молодая дама во всем блеске красоты, с таким изысканным выговором, что маленькому бретонскому мальчику казалось, будто она говорит на каком-то неведомом языке, сначала слегка напугала его. Но она как-то незаметно развеяла эти страхи, и его покорило ее таинственное очарование. Теперь он вспоминал, с каким ужасом позволил заключить себя в объятия и с какой неохотой потом покидал их. Ему также вспоминалось, как приятно пахли сиренью ее духи

– память удивительно цепко удерживает такие детали.

В течение трех дней, проведенных в Гаврийяке, он ежедневно бывал в поместье и проводил долгие часы в обществе своей новой знакомой. Эта женщина, у которой не было детей, всем сердцем полюбила не по годам развитого и умного мальчика.

– Отдайте мне его, кузен Кантен, – просила она крестного Андре-Луи в последний день. – Позвольте мне увезти его с собой в Версаль – он будет моим приемным сыном.

Но сеньор только серьезно покачал головой, молча отказывая, и больше этот вопрос не обсуждался. Сейчас Андре-Луи вспомнилось, что, когда она прощалась с ним, на глазах у нее были слезы.

– Думайте обо мне иногда, Андре-Луи, – были ее последние слова.

Андре-Луи вспомнил, как ему тогда польстило, что за такой короткий срок он завоевал любовь этой светской дамы. Он сам себе казался значительнее, и это ощущение продлилось несколько месяцев, а затем постепенно забылось.

Сейчас, глядя на нее, сильно изменившуюся за шестнадцать лет, исполненную величавого спокойствия и безупречно владеющую собой, он вспомнил все, и ему показалось, что они где-то еще встречались.

Алина нежно обняла гостью и в ответ на ее вопросительный взгляд, который та обратила на спутника девушки, сказала:

– Это Андре-Луи. Вы помните Андре-Луи, сударыня?

Госпожа де Плугастель остановилась. Андре-Луи заметил, что она побледнела и задохнулась от удивления.

Голос, грудной и мелодичный, который он так хорошо помнил, повторил его имя:

– Андре-Луи!

Она произнесла это имя так, что стало ясно, что оно пробудило в ней воспоминания – возможно, воспоминания об ушедшей молодости. Потом она долго молча рассматривала Андре-Луи, склонившегося перед ней.

– Ну конечно, я его помню, – наконец промолвила она и подошла, протянув руку, которую он покорно поцеловал. – Так вот каким вы стали?! – Андре-Луи покраснел от гордости, так как в ее тоне звучало удовлетворение. Казалось, он перенесся на шестнадцать лет назад, в Гаврийяк, и снова стал маленьким бретонским мальчиком. Она обернулась к Алине. – Как ошибался Кантен! Он был бы рад снова увидеть его, не так ли?

– Так рад, сударыня, что указал мне на дверь, – сказал Андре-Луи.

– Ах! – нахмурилась она, все еще не отрывая от него темных задумчивых глаз. – Мы должны что-то сделать, Алина. Конечно, он очень сердит, но я буду просить за вас, Андре-Луи, а я – хороший адвокат. Он поблагодарил и откланялся. – Я с благодарностью оставляю свое дело в ваших руках. Мое почтение, сударыня.

И получилось так, что, несмотря на недружелюбный прием, оказанный ему крестным, Андре-Луи насвистывал песенку, в то время как желтый экипаж уносил его в Париж, на улицу Случая. Встреча с госпожой де Плугастель ободрила его, а обещание вместе с Алиной выступить в его защиту придало уверенности, что все обойдется.

Он не ошибся, так как в четверг около полудня в академии появился господин де Керкадью. Жиль, мальчик-слуга, сообщил Андре-Луи эту новость, и тот, сразу же прервав урок, снял маску и вышел как был

– в кожаном нагруднике, застегнутом до подбородка, с рапирой под мышкой – в скромную гостиную, где его ожидал крестный.

Маленький сеньор де Гаврийяк встретил его стоя, и вид у него был воинственный.

– Меня замучили просьбами простить тебя, – объявил он вызывающим тоном, желая подчеркнуть, что согласился на это, только чтобы покончить с надоевшими приставаниями.

Однако слова крестного ничуть не обманули Андре-Луи. Он понял, что сеньор притворяется, чтобы отступить в полном боевом порядке.

– Я благословляю тех, кто за меня просил, – кто бы это ни был. Вы снова делаете меня счастливым, крестный.

Андре-Луи взял протянутую руку и, повинуясь привычке мальчишеских лет, поцеловал ее. Это был символический акт полного подчинения, а также восстановления уз покровителя и покровительствуемого со всеми вытекающими правами и обязанностями. Никакие слова так не помогли бы ему заключить мир с этим человеком, который любил его. Лицо господина де Керкадью еще больше порозовело, губы задрожали, и он прошептал охрипшим голосом:

– Мой дорогой мальчик! – Затем опомнился, откинул назад крупную голову и нахмурил брови. Голос его вновь стал резким, как обычно. – Надеюсь, ты признаешь, что вел себя ужасно и был крайне неблагороден?

– Разве это не зависит от точки зрения? – возразил Андре-Луи, но тон его был примирительным.

– Это зависит от факта, а не от точки зрения. Меня уговорили смотреть на этот факт сквозь пальцы, но я надеюсь, что ты намерен исправиться.

– Я… я обязательно буду воздерживаться от политики, – сказал Андре-Луи, и это было самое большое, что он мог обещать, не кривя душой.

– Это уже кое-что. – Крестный позволил себе смягчиться теперь, когда была сделана уступка его справедливому негодованию.

– Кресло, сударь?

– Нет, нет. Я заехал, чтобы вместе с тобой нанести визит. Тем, что я согласился снова принять тебя, ты всецело обязан госпоже де Плугастель. Я хочу, чтобы ты съездил поблагодарить ее.

– У меня здесь есть дела… – начал было Андре-Луи, затем остановился. – Неважно! Я все устрою. Минуту. – И он повернулся, чтобы идти в академию.

– А что у тебя за дела? Ты случайно не учитель фехтования? – Господин де Керкадью окинул взглядом кожаный нагрудник и рапиру.

– Я – владелец этой академии, академии покойного Бертрана дез Ами. Сегодня это самая процветающая школа фехтования в Париже.

Господин де Керкадью поднял брови.

– И ты – ее владелец?

– Учитель фехтования. Я унаследовал академию после смерти дез Ами.

Он оставил господина де Керкадью размышлять над своими словами и ушел, чтобы отдать распоряжения и переодеться.

– Итак, вот почему ты теперь носишь шпагу, – заметил господин де Керкадью, когда они садились в поджидавший экипаж.

– Да, а также потому, что в наше время нелишне иметь при себе оружие.

– И ты хочешь сказать, что человек, зарабатывающий на жизнь таким в общем-то благородным ремеслом, которое приносит доходы благодаря дворянству, может якшаться с мелкими адвокатишками и грязными памфлетистами, которые сеют раздор и неповиновение?

– Вы забываете, сударь, что я сам – мелкий адвокатишка, каковым стал согласно вашим желаниям. Господин де Керкадью хмыкнул и понюхал табак.

– Ты говорил, академия процветает? – вскоре спросил он.

– Да. У меня два помощника, и я мог бы нанять третьего. Это тяжелая работа.

– Но значит, ты хорошо обеспечен.

– Да, не жалуюсь. У меня гораздо больше, чем мне нужно.

– В таком случае ты сможешь внести свой вклад в выплату государственного долга, – съязвил дворянин, очень довольный, что зло, которое Андре-Луи помогал сеять, отзовется и на нем.

Затем разговор перешел на госпожу де Плугастель. Насколько понял Андре-Луи, господин де Керкадью весьма неодобрительно относился к предстоящему визиту по причине, неясной Андре-Луи. Однако графиню отличало своеволие, и ей нельзя было ни в чем отказать. Господин де Плугастель находился в Германии, но собирался скоро вернуться. Из этого неосторожного признания легко можно было заключить, что господин де Плугастель – один из тех эмиссаров, которые, ведя интригу, сновали между королевой Франции и ее братом, австрийским императором.

Экипаж остановился перед красивым особняком в предместье Сен-Дени, на углу улицы Рая. Вылощенный лакей провел их в маленький будуар, весь в позолоте и парче, который выходил на террасу над садом, представлявшим собой парк в миниатюре. Здесь их ожидала госпожа де Плугастель. Она встала, отпуская молодую особу, читавшую ей вслух, и пошла им навстречу. Она протянула обе руки, приветствуя кузена Керкадью:

– Я опасалась, что вы не сдержите слово, так как не надеялась, что вам удастся привезти его. – Улыбаясь, она приветливо взглянула на Андре-Луи.

Молодой человек галантно ответил:

– Память о вас, сударыня, столь глубоко запечатлелась в моем сердце, что уговоры были бы излишни.

– О, льстец! – произнесла госпожа де Плугастель и жестом остановила его. – Нам надо немного побеседовать, Андре-Луи, – сказала она с серьезностью, слегка встревожившей его.

Они сели, и некоторое время разговор вращался вокруг общих тем, которые, впрочем, в основном касались Андре-Луи, его занятий и воззрений. И все это время хозяйка изучала его добрыми, печальными глазами, пока он снова не почувствовал беспокойство. Интуиция подсказывала Андре-Луи, что его привезли сюда с какой-то иной целью, нежели та, о которой сообщили.

Наконец, как будто об этом заранее сговорились – а неловкий сеньор де Гаврийяк был совершенно не способен притворяться, – крестный встал и под предлогом, что хочет осмотреть сад, вышел на террасу, белую каменную балюстраду которой обвивала герань, горевшая алым огнем. Спустившись вниз, он исчез среди листвы.

– Теперь мы можем поговорить более откровенно, – сказала госпожа де Плугастель. – Идите сюда, сядьте рядом со мной. – Она указала место на канапе.

Андре-Луи подошел, правда с чувством некоторой неловкости.

– Вы знаете, – сказала она мягко, положив на его руку свою, – что очень дурно себя вели и ваш крестный имеет все основания гневаться?

– Сударыня, будь это так, я был бы самым несчастным из всех смертных. – И он объяснился так же, как в воскресенье перед своим крестным. – Мой поступок был вызван тем, что в стране, где парализовано правосудие, это был единственный способ объявить войну подлому негодяю, убившему моего лучшего друга. Это жестокое, зверское убийство невозможно было наказать законным путем. Но мало того, позже

– простите за откровенность, сударыня, – он обольстил женщину, на которой я собирался жениться.

– Ах, Боже мой! – воскликнула она.

– Простите. Я знаю, что это ужасно. Наверно, вы ГЕОНИ маете, что я пережил. Последняя история, в ко-горой я замешан, – скандал в Театре Фейдо, вызвавший беспорядки в Нанте, – была спровоцирована именно этим.

– Кем она была, эта девушка? Как это похоже на женщин, подумал он. Их всегда интересует несущественное.

– Эта бедная дурочка была актрисой. Ее имя – мадемуазель Бине. Я не жалею о ней. В то время я был актером в труппе ее отца, куда попал после того случая в Рене. Я вынужден был скрываться от правосудия – ведь во Франции оно обращено против несчастных, которые незнатны. Итак, у меня было достаточно причин, чтобы спровоцировать скандал в театре.

– Бедный мальчик, – нежно сказала она. – Только. женское сердце способно понять, сколько вы выстрадали. Поэтому я легко могу простить вам все. Но теперь…

– Ах, сударыня, вы не поняли. Если бы сегодня я думал, что только личные мотивы заставляют меня участвовать в святом деле ликвидации привилегий, я, наверно, покончил бы с собой. Мое истинное оправдание – в неискренности тех, кто хотел превратить созыв Генеральных штатов в фарс.

– А может быть, в таком вопросе разумно быть неискренним?

– Разве может неискренность быть разумной?

– О да, может, поверьте мне! Я вдвое старше вас и знаю жизнь.

– Я бы сказал, сударыня, что неразумно то, что осложняет существование, а ничто так не осложняет его, как неискренность.

– Но я уверена, Андре-Луи, что у вас не столь превратные представления, чтобы не понимать необходимость правящего класса в любой стране?

– Ну конечно. Но власть необязательно должна передаваться по наследству.

– А каким же иным способом?

Он ответил ей сентенцией:

– Человека, сударыня, создает его работа, и пусть права наследуются только от такого родителя. В таком случае всегда будет преобладать лучшая часть нации, и государство достигнет великих успехов.

– Значит, вы не придаете происхождению никакого значения?

– Никакого, сударыня, – иначе меня огорчило бы мое собственное.

На лице ее выступил яркий румянец, и он испугался, не оскорбил ли ее бестактностью. Но вопреки его ожиданиям упрека не последовало. Госпожа де Плугастель только спросила:

– А оно вас не огорчает? И никогда не огорчало, Андре?

– Никогда, сударыня. Я доволен.

– И вы никогда… никогда не сожалели, что не знали родительской любви?

Он рассмеялся, не принимая ее жалость, в которой не нуждался.

– Напротив, сударыня, я содрогаюсь при одной мысли, что бы они из меня сделали, и благодарен судьбе за то, что сам себя сформировал.

Она с минуту грустно смотрела на него, потом улыбнулась и кротко покачала головой.

– Вам не откажешь в самоуверенности. Однако мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на вещи под иным углом. Сейчас открываются великие возможности для молодого человека с умом и талантом. Я могла бы вам помочь, и если бы вы согласились, то с моей помощью могли бы пойти очень далеко.

«О да, вы бы помогли мне попасть на виселицу, отправив в Австрию с такой же предательской миссией от имени королевы, с какой там находится господин де Плугастель, – подумал он. – Конечно, таким образом я достиг бы весьма высокого положения».

Вслух он ответил так, как требовала вежливость:

– Я благодарен вам, сударыня. Видите ли, поскольку я – за те идеалы, которые вам изложил, то не смог бы служить делу, препятствующему их воплощению в жизнь.

– Вас вводят в заблуждение предрассудки и личные обиды, Андре-Луи. Неужели вы позволите им встать на пути вашей карьеры?

– Даже если бы то, что я называю идеалами, было бы предрассудками, разве честно с моей стороны идти против них, в то время как я их придерживаюсь?

– Ах, если бы я могла убедить вас, что вы заблуждаетесь! Я могу сделать так много для того, чтобы ваши таланты нашли достойное применение! На службе короля вы бы скоро преуспели. Подумайте об этом, Андре-Луи, а затем как-нибудь еще побеседуем.

Он ответил с холодной вежливостью:

– Боюсь, сударыня, что это ничего бы не изменило. Тем не менее благодарю вас за весьма лестное для меня участие. К своему несчастью, я ужасно упрям.

– А кто же кривит душой сейчас?

– О, сударыня, неискренность такого рода никого не вводит в заблуждение.

И тут из сада вновь появился господин де Керкадью и с некоторой нервозностью заявил, что ему пора возвращаться в Медон и но пути он завезет своего крестника на улицу Случая.

– Вы должны снова привезти его, Кантен, – сказала графиня, когда они прощались.

– Возможно, как-нибудь, – туманно ответил господин де Керкадью и увлек за собой крестника.

В карете он напрямик спросил Андре-Луи, о чем говорила госпожа де Плугастель.

– Она была очень добра – славная женщина, – задумчиво сказал Андре-Луи.

– Черт побери, я же не спрашиваю, какое у тебя сложилось мнение о ней. Я спросил, что она тебе сказала.

– Она старалась внушить мне, что мои взгляды ошибочны. Говорила о великих делах, которые я мог бы совершить, и любезно предложила помощь, если я возьмусь за ум. Но поскольку чудес не бывает, я не стал ее обнадеживать.

– Понятно. А не говорила ли она что-нибудь еще? Крестный сказал это таким повелительным тоном, что Андре-Луи повернулся и взглянул на него.

– А вы ожидали, что она скажет что-нибудь еще?

– О нет.

– В таком случае она оправдала ваши надежды. – Как? О, тысяча чертей! Почему ты не можешь говорить по-человечески, чтобы тебя можно было понять, не ломая голову?

Господин де Керкадью ворчал всю дорогу до улицы Случая, или, во всяком случае, так показалось Андре-Луи. Наконец он умолк и сидел теперь в угрюмой задумчивости.

– Ты можешь вскоре заехать к нам в Медон, – сказал он Андре-Луи при расставании. – Но запомни, пожалуйста: если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, – никакой революционной политики!